Максимилиан Герымский: оставшийся верным себе

Незадолго до этого, после успеха на выставках в Мюнхене и Вене, его картину купил сам император Франц Иосиф I.

Его батальные сцены с самого начала сравнивали с работами прославленного живописца Жан-Леона Жерома. Молодой поляк своих военных изображал в окружении несколько меланхоличного мазовецкого пейзажа. Вместо характерного для баталистов того времени пафоса, на его полотнах доминируют меланхолия и осенние пейзажи. Как писало лондонское издание «Эхо», «есть какое-то удивительное очарование в этой работе, необыкновенно художественной и в то же время драматичной. Ни солдаты, ни кони не имеют такого шикарного вида, который столь по душе полковым служащим. На лицах наездников - выражение, предвкушающее скорую битву. На этой картине помимо чувства виднеются многочисленные технические преимущества». Работа, которой восхищается английский критик, - это утраченный во время Второй мировой войны «Поход уланов». На нём – наездники на фоне зимнего пейзажа. С опущенными головами, они кажутся уставшими. Герымский использовал тут один из своих любимых приёмов: изображение образов сзади, словно отвернувшихся.

Семнадцатилетний Максимилиан Герымский участвовал в Январском восстании. О подробностях его участия известно немного, однако воспоминания о них отражаются в его картинах. В этом году в национальных музеях в Кракове и Варшаве проходят выставки Максимилиана Герымского и его младшего брата Александра, также художника. Александр в своём творчестве чаще находился в поисках: нередко он был недоволен собой, пробовал разные стили. Однако в итоге он нашёл себя и достиг творческой зрелости. При этом старший брат всегда оставался для Александра идеалом. И именно он настоял на поездке в Мюнхен, где братья несколько лет работали в одних мастерских.

Заниматься живописью Максимилиан Герымский начал в Варшаве под руководством Рафала Хадзевича и Кристина Бреслауэра – видных академиков. Познакомился он и с Юлиушом Коссаком – этот уже бывшим знаменитым художник, особенно прославившийся картинами с изображением лошадей, заинтересовал Максимилиана военно-патриотической тематикой.

В 1867 году, благодаря очередной стипендии, он смог продолжить обучение в мюнхенской академии. Родителям он писал, что с утра до вечера «работает над контурами». Записался в «античный класс», где согласно правилам академии большое внимание уделялось рисованию старинных статуй. Однако вскоре эта деятельность Максимилиану немного наскучила, ибо она, по его мнению, ограничивала фантазию.

Тогда он начинает учиться у известного баталиста Франца Адама. «Чувствую, что я как будто стал более здоровым. И юмор хороший, и мысль свободнее», - писал Максимилиан своему приятелю. Впрочем через несколько месяцев он прекращает своё обучение и посвящает себя самостоятельной работе. Весной 1868 года с юным запалом он сообщал отцу: «Надеюсь, что в работе мне не придётся уже равняться, но дано мне будет предводительствовать на передовой польского искусства. И наверняка молодое поколение художников далеко позади себя оставит сегодняшних, почивающих на иллюзорных лаврах старых художников, и, с лёгкостью скинув их, взяв хоругви искусства, устремится вперёд, только вперёд».

Герымский учился у варшавских пейзажистов, которые основы своего творчества перенимали ещё от голландских живописцев 17 века. Они прорисовывали детали, а композицию часто окружали тёмными деревьями. Однако молодой художник участвовал в организуемых Яном Феликсом Пиварским «пешеходных прогулках» и уже тогда прочувствовал всё удовольствие от непосредственного наблюдения за природой. В Мюнхене он много общался с художниками, которые часто отправлялись на пленер. На открытом воздухе нужно было действовать быстро, выбирая соответствующую технику и отказываясь от тщательной прорисовки деталей. Так, деревья, например, превращались словно в лёгкое облако, а на горизонте из них возникала тёмная лента…

Дорабатывал композиции Герымский уже в помещении, по памяти и используя наброски.

Наблюдение за природой он старался наполнить личным переживанием. Не могла не повлиять немецкая мода на «Stimmung», то есть настроение, которое придавало значение, давало возможность интерпретировать образы. Так, «чистый» пейзаж можно наполнить спокойствием, а можно придать ему напряжённость или меланхолию. Это настроение исходит от природы, однако зачастую оно отражаёт и душевное состояние самого художника.

Максимилиан Герымский нашёл свою собственную формулу пейзажа: общий мотив задаёт тон, эмоциональный фон композиции. Так, цыганский обоз художник показал в сумерках. Тёплая луна на небе контрастирует с тёмными тонами угасающей степи. Улетают птицы, отдыхают лошади, красными красками мерцает костёр. Совершенно иначе представлены повстанцы: это группа людей после заката солнца, под ночным небом. Всё сливается в тёмную массу, только из окна льётся оранжевый свет. Одни и те же улочки Максимилиан Герымский мог показывать в разных тонах: под хмурым зимним небом или весной, когда первые лучи солнца дотрагиваются до домов и зеленеющих деревьев. В своих композициях часто на первом плане он располагал песчаные дороги, скромные домики, крестьянские повозки. Он говорил, что «на картине, как на часах, должно читаться время».

Работы художника зачастую подвергались критике. Многие обвиняли Максимилиана в том, что его пейзажи были чересчур убогими. Сам Герымский отдавал себе отчёт в том, что для широкой публики его картины могли оказаться слишком трудными. Популярность в Германии художнику принесли батальные композиции, а также многочисленные жанровые сцены с людьми в костюмах рококо. Их часто называли «Zopfami» - от немецкого слова, означающего «косичку» - причёску, которую нередко носили в 18 веке. Неизвестно, как развивался бы талант художника, если бы он прожил дольше. Увлёкся бы он элегантными сценами, на которые клиенты записывались в очередь? Или он остался бы верен своему внутреннему голосу, который говорил, что «всегда больше живу идеями, направленными вглубь меня, чем теми, которые вне меня»? Так или иначе, за свою жизнь – а прожил Максимилиан чуть меньше 28 лет – ему удалось выполнить одно из главных предназначений любого творца – остаться самим собой.