Циприана Камиля Норвида современники недооценили. Критики обрушивались штормами на его стих и прозу, он вынужден был влачить нищенское существование, а спустя двадцать лет после смерти в забвении оказалось, что он, как и многие таланты, просто обогнал своё время.
Судьба Циприана Норвида не баловала с самого детства. Спустя три года после его рождения, в 1824 году, скоропостижно умирает мать будущего поэта. Отец, обедневший шляхтич, остаётся один с четырьмя детьми на руках. В поисках лучшей доли из своего имения за городом он решает перебраться в Варшаву, но лучшая доля ускользает и 1835 году отец Циприана умирает в варшавской тюрьме, куда незадолго до этого был помещён за долги. Заботу об осиротелых детях разделяют между собой родственники.
Воспитанием Циприана занялась по большей части бабушка – Хилария Собесская. В её доме маленький Циприан выучился читать. Первым и любимым его произведением стал «Дон Кихот». Возможно, романтизм, пронизывающий произведение, оказал влияние и на дальнейшую его судьбу.
Не доучившись в гимназии, Норвид оставляет её и решает заняться живописью. А уже в 1840 году он дебютирует в варшавской прессе. Спустя два года российская царская власть даёт ему позволение на выезд из страны. В заявлении на разрешение на выезд Норвида была формулировка «для оттачивания мастерства скульптора». Учась в Академии художеств во Флоренции, Циприан получает из Польши известие о том, что его возлюбленная, с которой он был к тому же обручён, порвала с ним. Это тяжело ударило по чувствительной душе Норвида.
В 1845 году он переезжает в Рим, где знакомится с той, что также отвергнет его любовь, но станет вдохновением для многих его произведений – это белокурая красавица Мария Калергис. Она, ученица Шопена, блестяще образованная, состоятельная, окружённая поклонниками, среди которых были Дюма, Мюссе, Лист, Готье, Гейне, в тень которых уходил скромный Норвид, стала его музой.
Ей он посвящал не только стихи, но и целую трагедию «Перстень Великой дамы». Эту безответную любовь Норвид пронесёт через всю жизнь.
Путешествуя по Европе, в какой-то момент поэту понадобился новый паспорт. Норвид, выправив себе его, старый, уже просроченный, отдал некоему убежавшему из Польши человеку, которого, в прочем, едва знал. Российское посольство в Париже, наверняка не без участия парижской полиции, узнало о данном инциденте и направило в Берлин, куда отправился Норвид, запрос. Циприан был задержан прусскими властями и помещён в следственный изолятор «до выяснения».
Условия в изоляторе были нечеловеческими. Холод в камере, постоянная сырость и подстилка из соломы на голом полу – это всё, на что мог рассчитывать любой арестант того времени.
Правда, встречались ещё и торчащие из стены нары, но этот «комфорт» с лихвой компенсировался полчищами клопов, которые не замедлили бы полакомиться прилегшим на «кровать» арестантом. Так или иначе, пребывание в этих условиях создало Норвиду серьёзные проблемы со здоровьем. Переохлаждение дало осложнение на уши и Циприан постепенно начал глохнуть. Со временем глухота его стала почти полной. После освобождения он вернулся в Италию, где познакомился с Адамом Мицкевичем и Зыгмунтом Красинским.
В 1849 году он решает перебраться в Париж и навсегда остаться там, пополняя тем самым ряды «Великой Эмиграции» – Мицкевич, Словацкий, Шопен... Теперь и он – Норвид – среди них. Что вовсе для него не означало никакого поворота судьбы, никакой славы. Ничего, кроме череды нелестных высказываний критиков о его литературном творчестве. Средств к существованию категорически не хватало. Норвид пытался зарабатывать на рисунке и лепке. Создавал иллюстрации для книг, занимался прикладным рисунком. Немногое из этого сохранилось и дошло до нас, но в дошедших работах видна взволнованность пера и кисей в одних моментах, их мягкость - в других, их старание и аккуратность, если речь идёт о прикладном рисунке.
Отсутствие надежды на взаимность от Марии Калергис, трудное материальное положение толкают Норвида на попытку обрести своё счастье в Соединённых Штатах Америки. В 1852 году он отправляется в двухмесячное плавание к берегам, которые, несмотря на все усилия, тоже окажутся для него тяжёлым бременем.
Изматывающий поход по зимнему океану на корабле, на котором чуть было не иссяк полностью весь запас провианта, где от истощения и болезни умерли два человека, не мог не сказаться на и без того слабом здоровье Норвида. В Америке он занялся прикладным творчеством, или, как сказали бы современные художники, дизайном. Сохранились отдельные его наброски по этому направлению. Но душа тянула его домой, в старую добрую Европу. Здоровье тоже сбоило всё чаще. Вместе с глухотой наступала и слепота. Спустя всего два года художник и поэт Норвид отправляется обратно. Сначала в Ливерпуль и Лондон, где живёт, перебиваясь случайными заработками, затем, не без помощи Красинского, он возвращается в Париж. Здесь поэт останется навсегда. Он пишет стихи, но единственный поэтический его сборник увидит свет в 1862 году. Спустя четыре года он заканчивает поэтический цикл «Vade mecum», но ни это, ни «Перстень Великой дамы» не могут поправить его плачевного положения.
В 1877 году Норвид оказывается в польском приюте сирот и ветеранов имени Святого Казимежа на окраине Парижа. После смерти поэта сёстры милосердия, заведующие приютом, за ненадобностью сожгли часть его бумаг. Поэта похоронили в общей могиле.
автор цитаты
На том бы и закончилась печальная история судьбы поэта, если бы не его сборник стихов от 1862 года. Томик в 1901 году попал в руки Зенону Пшесмыцкому (Zenon Przesmycki), литературно-художественному критику и поэту периода Молодой Польши. Он наткнулся на том Норвида и, прочитав написанное, с удивлением воскликнул: «Как такой поэт мог пройти, не оставив эха?». Возвращённые миру, отобранные у вечности произведения поэта поставили его в конечном счёте в один ряд с великими Мицкевичем и Словацким.
На стихи Циприана Норвида ещё один польский гений – Чеслав Немен - написал великолепную музыку. В получившейся в итоге песне «Bema Pamięci Żałobny Rapsod» (Рапсодия памяти генерала Бема) слились воедино звуковой ряд и мощное и глубокое наполнение. В произведении Немена и звук дополняет текст, будто последний написан для того, чтобы быть положенным именно на эту музыку. Это сосредоточение сил двух выразительных средств – музыки и слова – стоит того, чтобы в него вслушаться.