Бенедикт Тадеуш Наленч-Дыбовский

Бенедикт Дыбовский – это человек, для которого не так просто подобрать определение. Врач, антрополог, ботаник, биолог, краевед... Личность этого узника Сибири широка настолько, что трудно рассказать об этом великом учёном в одном материале.

Бенедикт Тадеуш Наленч-Дыбовски (Benedykt Tadeusz Nałęcz-Dybowski) родился 30 апреля 1833 года неподалёку от Минска в имении Адамарин. Эти место указывает в своих дневниках сам учёный. Дата же рождения, указанная им самим – 1830 год – расходится с данными биографов. Так или иначе, но родился будущий выдающийся польский учёный в дворянской семье, а детство его прошло в деревне. Его дядя, биолог-любитель, учил мальчика, как отличать друг от друга растения и каковы их свойства, как собирать гербарий. Также дядя содержал различных животных, с которыми знакомил племянника. Всё это наверняка подействовало на маленького Бенедикта в вопросе выбора им жизненного пути. Уже во время учёбы в гимназии он проявлял интерес к естественным наукам.

Университет

Бенедикту было 20 лет, когда он поступил на медицинский факультет Дерптского университета. Это окажет огромное влияние не только на его жизнь, но и на жизненные убеждения, которые он в дальнейшем, став уже врачом, будет пропагандировать среди знакомых и не знакомых ему людей. Речь об алкоголе.

Читая мемуары Дыбовского, читатель невольно отмечает, что доктор всячески, при любом удобном случае, призывает всех к воздержанию (abstynencji) от горячительных напитков. Дыбовский был ярым противником алкоголя.

Испытав его токсическое воздействие на себе однажды, он навсегда отказался от спиртосодержащих жидкостей, а, будучи человеком принципиальным и желающим людям добра, отговаривал от употребления этих напитков и окружающих. Дело было как раз в Дерптском университете. Выпить спиртного его уговорили (а точнее даже – заставили) старшие товарищи по учёбе, мотивируя тем, что это такая университетская традиция – новый должен «прописаться» в коллективе. Ему сказали, что тем, кто отказывается выпить, выливают выпивку за шиворот. Выкрутиться Дыбовскому не удавалось, оставалось пробовать минимизировать последствия. Несмотря на попытки избежать спаивания, Бенедикт выпил достаточно, а осознав и обдумав эффекты, оказанные алкоголем на организм, навсегда сделался убеждённым борцом с ним. Одного раза было достаточно.

Январское восстание

Окончив университет, Дыбовский получил степень доктора медицины и хирургии. Он хотел и дальше трудиться при университете, но принял участие в дуэли в качестве секунданта, за что, по законам того времени, от работы был отстранён и по сути получил «волчий билет» на работу вовсех ВУЗах Российской Империи (по иной версии, всё дело с отстранением было связано с участием Дыбовского в митинге против царской власти). Это вынудило молодого специалиста уехать на поиски возможности развивать свои таланты в Берлин. Там он защитил диссертацию и вскоре был избран на должность профессора зоологии в Варшавской главной школе. Это было в 1862 году.
В то же время он включается в подготовку восстания против царского режима, которое известно как Январское народно-освободительное восстание 1863 года, в качестве комиссара Народного правительства (Rząd Narodowy). В 1864-м нескольких его коллег по повстанческой деятельности арестовывают. Со своими товарищами Дыбовский прячет журнал со списком участников Народного правительства в чучело оленя – в место, о котором не знал никто. Но у одного из задержанных его товарищей при обыске и дознании находят копии документов, и периметр работы царской полиции тут же сжимается.
Царскими войсками восстание было подавлено. Начались аресты его зачинщиков и участников.

В 1864 году профессора Дыбовского арестовывают по обвинению в сотрудничестве с Жондом Народовым (Народное Правительство) и отправляют в тюрьму. В ней Дыбовскому предстоит ожидать приговора. Недомогающего от сильных болей в желудке и кишечнике, без лекарств, прописанных ему для облегчения страданий, его запирают в одиночке, сажают на хлеб и воду. Начинается борьба за сохранение рассудка и самообладания, ведь каждый момент в здесь мог стать последним.

Он знал, как тут выбивают показания, и что многие с допросов просто не возвращаются; ещё до ареста они с друзьями дали слово никого не выдавать, знали, что даже рассказав царским властям всё, избежать трагической участи вряд ли получится. Принципиальный Дыбовский так никого и не выдал, некоторые его коллеги по восстанию, судя по прокатившимся после их допросов точечным арестам, не выдержали издевательств полиции. Процесс выживания в камере Павяка (Pawiak – несуществующая ныне тюрьма в Варшаве) подробно описан в мемуарах учёного.

Здесь позволю себе сделать отступление, чтобы провести параллель с «коллегой» Дыбовского по ссылке, правда, относительно Дыбовского, – коллегой из будущего. Речь об узнике ГУЛАГа Варламе Шаламове. Две исторические эпохи, а в местах ссылки всё тот же, очень тесный, хоть и разбросанный по всей территории Сибири и Забайкалья, «свой» мирок. Спустя почти век только общая моральная сторона и заключённых, и надзирателей подвергнется сильнейшей деградации, а вот методы издевательств, напротив, усовершенствуются. Розги, применяемые в Павяке, и прочие «тёмные» холодные камеры покажутся санаторными условиями по сравнению с ледяным карцером, описанным Шаламовым. Обнажённая правда, остающаяся непреложной веками, объединяющая, по-видимому, все времена Российской Империи, а затем и Советского Союза (Unia Sowiecka – как его называли в польской прессе в первой половине XX века), заключается в любви работников этих «исправительных» учреждений к побоям. Выбитые зубы и искалеченые надзирателями лица заключённых мы в достатке встречаем в мемуарах Дыбовского. Так выбивали показания. Облегчения страданий это не приносило. Часто после дачи признательных показаний человек просто исчезал. Именно потому Дыбовский решил ни на кого не доносить, да и не было этого в его характере. Шаламов, спустя без малого век, только утверждает нас в мысли, насколько Дыбовский был в своих убеждениях прав. Он тоже был крепок духом и старался крепить других:

«Я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.Горжусь, что ни одного заявления до 1955 года не писал (в 1955 г. Варлам Шаламов написал заявление на реабилитацию)»

В.Шаламов

Так-то. Но от отступления вернёмся к нашему герою.

Арест

«На грязную железную кровать, вмурованную в стену, бросили куль с моими вещами. В ящик, наполненный песком, воткнули свечу, внесли «парашу» и заперли дверь моего «номера». Оставшись один, я начал обследовать внутренности камеры. На стене я обнаружил надпись, сделанную некими чернилами. Присмотревшись, я понял, что написана она была раздавленными, насосавшимися человеческой крови, клопами. Вытащив свечу из «светильника», я принялся искать их места обитания. Возле кровати я нашёл их гнёзда. В них были миллионы клопов: большие, маленькие, совсем мелкие – желтоватые. Учитывая их количество, об отдыхе моём не могло быть и речи...»

Б.Дыбовский.

Не имея возможности лечь или сесть за стол, из-за тех же клопов в щелях рядом с ним, Дыбовский всю ночь ходил по камере, пока не сел, измученный, на свой куль, в дальнем от клопов углу. Просьбы поменять камеру и дать ему его лекарства, чтобы усмирить мучившие его боли, успехом не увенчались. Дыбовский придумал способ, как всё же лечь на кровать. Он использовал найденный в ящике с песком стёкший воск и им заделал щели, в которых клопы устроили гнёзда. Только тогда его мучения чуть облегчились.
Характер Дыбовского был уникален. Как упоминалось выше, он скрупулёзно описывал в своих воспоминаниях самые важные события. Причём в его записях нет ненависти, нет бесконечных стенаний и сетований. Есть прямота и заслуживающая подражания честность, присущая истинным учёным. Чего только стоит воспоминание о положительных чертах такого, казалось бы, жутчайшего места, которым была тюрьма Павяк:

«Утром подали кофе в достаточно большом горшочке с крышкой, стакан и булку. Кофе, как на тюремный, был лучше, чем я предполагал. Вообще замечу, что кормёжка в Павяке была сносной. Ранний обед в полдень: давали два блюда – суп и мясо с различными овощами или картофелем. В праздники к этому добавлялась легумина (Легумина – традиционный польский десерт, по сути густой молочный пудинг. Ранее так же называли десерт в принципе – прим.авт.). На полдник был чай, а на ужин российская каша «размазня».»

Б.Дыбовский

Спустя какое-то время Дыбовского повели через тёмные коридоры. Как оказалось, к палачу. С него сорвали одежду и бросили в камеру пыток. Там, во тьме и холоде, он целый час ждал своего конца, но его не случилось. Приведший его надзиратель вернулся и со словами: «денежная комиссия» – увёл осуждённого. Удивлённый узник спросил конвоира, что случилось, на что ему ответили так: «у кого есть деньги, тот прав, у кого нет, того бьют.» Что имел в виду полицейский, Дыбовский тогда не до конца осознал, но вместо пыточной камеры или, что ещё хуже, висилицы, к которой его приговорили за повстанческую деятельность, Дыбовский оказался в подвальной одиночной камере, называемой жандармами «тёмная». Здесь учёный оказался среди голых стен с кирпичным полом, с решёткой на неостеклённом окне, в пронизывающем холоде, в компании полчищ клопов и блох, от которых он спасался при помощи заделывания щелей хлебным мякишем. В итоге весь хлеб шёл на борьбу с клопами, чтобы можно был лечь спать. От пайка ему оставались лишь корки и немного воды. Истощённый голодом и отсутствием сна, Дыбовский в итоге погрузился в беспамятство:

«На меня напал нездоровый сон. Глубины такой, что я не чувствовал сотен укусов блох, так докучавших мне в бодрствовании».

Вскоре такой же сон от истощения он встретит снова, у своего попутчика на каторгу. Но пока ему было неизвестно, чего ждать. Что было впереди и каким должен был стать его конец. Дыбовский терялся в догадках. Лишь впоследствии выяснилось, что в этих поистине нечеловеческих условиях подвальной темницы ему пришлось дожидаться ссылки в Сибирь. Казнь через повешение Дыбовскому была заменена на ссылку благодаря заступничеству его германских коллег из научных кругов, которые знали Дыбовского как передового учёного и одного из первых в Европе сподвижников и популяризаторов Теории эволюции Дарвина. Более того, по имеющимся данным, за Дыбовского вступался сам Бисмарк.

Каторга

Дорога на двенадцатилетнюю каторгу в Сибирь пролегала там, где весной и осенью дорог не бывало в принципе. И всё это «великолепие» тянется бесконечно, если учесть, что восемь тысяч километров, сначала до Тобольска, потом до Иркутска, а затем и до конечного пункта этого «путешествия», Дыбовскому с коллегами по ссылке пришлось преодолевать то на купленным за свои же деньги тарантасе, то попросту пешком, неся на себе все взятые с собой вещи.

Дыбовский тащил огромный груз, в его поклаже были, кроме личных вещей, научные книги, инструмент и микроскоп. Кто держал в руках старого образца лабораторный микроскоп, знает, что этот элемент инвентаря далеко не лёгок. А к нему ещё и комплект линз. Но Дыбовский знал, что микроскоп может ему пригодиться, он верил, что на чужбине он не проведёт время даром и найдёт момент для занятия наукой.

Но до этого печального тракта ему еще предстояло добраться. Пока он в Польше, бывшей в тот момент под властью Российской Империи, а в России многие вещи парадоксальны.
Парадоксы эти застали Дыбовского ещё на вокзале в Варшаве, перед отправкой каторжников в Петербург. К примеру, он слышал, что заключённых, отправляющихся на каторгу в Сибирь, переодевают в специальную «робу», бреют налысо полголовы, а ещё производят доскональный осмотр личных вещей. По слухам, отбирали всё ценное. Но ничего из этого, вопреки его ожиданиям, ни с одним из отправляемых с ним в ссылку поляков, которых он видел на вокзале, ни с кем-либо после, не произошло. Не было ни «шмона», ни бритья головы, ни даже робы. Впоследствии он напишет в одном из своих воспоминаний:

«Я расспрашивал своих новых знакомых («sybirjaków» – как называет Дыбовский своих земляков, сосланных в Сибирь), устраивали ли им досмотр, отбирали ли вещи, брили ли головы, заставляли ли надевать робы при отправке в ссылку, – но все ответили отрицательно. Здесь я должен заметить, что все те, кто пишет о том, что всё это имело место при высылке нас из Польши, попросту выдумывают.»

Б.Дыбовский

С перрона варшавского вокзала всех – вперемешку детей, женщин, мужчин, стариков –погрузили в вагоны, на перроне случайно, остался Дыбовский. И тут его настиг ещё один парадокс, коих впереди будет ещё множество:

«Времени на прощание с провожающими меня было совсем немного. Когда раздался голос колокольчика, затем второй, я поспешил на перрон, к вагону, однако солдат, стоявший у вагона с оружием, запрещал мне войти внутрь, резко отталкивая меня от ступеней. Я вынужден был обратиться к конвоирующему офицеру с заявлением, что я имею право войти в вагон, так как принадлежу к числу тех, кто отправляется в ссылку в Сибирь. Мысль о побеге мелькнула в моей голове, но скоро обдумав последствия этого действия, продиктованные лишь врождённым инстинктом свободы, я оказался от этой мысли.»

Б.Дыбовский

Так началась долгая дорога в Сибирь. Дыбовский перечисляет в своих дневниках тех, кто был его компаньоном, вспоминает детально о важных событиях. Его мемуары наполнены смыслом бытия и учат читателя многому. Например, как оставаться человеком в, казалось бы, нечеловеческих обстоятельствах. Хотя, по наблюдениям Дыбовского, человеком дольше всего остаются люди высокой морали или образования. Подавляющее же большинство в ссылке (да и весь надзор и чиновники) – картёжники и пьяницы. Недаром Варлам Шаламов писал в своих мемуарах, что люди духовные, священники или просто – сильные духом, разлагаются в лагере последними:

«Легче всего, первыми, разлагаются партийные работники, военные».

В.Шаламов